Нет, она не хотела смотреть на Фредди. Она вообще боялась  фильмов ужаса. Возможно, не так как их бояться дети, наивно веря в то, что кошмары с экрана способны перекочевать в реальную жизнь, и не совсем так, как это делают разукрашенные большеглазые девочки, прячась на коленях у своих возлюбленных. Хотя, если сравнивать, то больше второе, нежели первое. И, так как она всегда была, и в ближайшем времени не планировала переставать быть «самой обычной девушкой», то показной страх при просмотре ужастиков – в порядке вещей. Неизвестно, кто установил этот порядок, неизвестно, каких таких вещей. Но, раз общественное мнение решило, что девушка /читай - общее понятие о том какой эта самая девушка обязана быть/ должна бояться подобного, то для Евы не оставалось иных вариантов, кроме как подчиниться.
В конце концов, она, более чем кто-либо, зависела от мнения общества. От мнения людей, которые ее окружали, от моды, от стандартов и шаблонов. Складывая себя /читай – обще понятие о себе/ по кусочкам, тщательно продумывая свой образ, рассчитывая до мелочей линию своего поведения в той или иной ситуации, Ева, как ей казалось, внесла ясность в реалии своей жизни. Не понимая себя, не имея на самом деле понятия о том, какая она внутри, девушка начинала смотреть на себя словно чужими глазами. И видела то, что ей хотелось, чтобы видели другие. Ее образ, собранный из шаблонов и заготовок, из их великого множества, помаленьку начинал обретать существенные контуры. Именно те, которые он должен был обрести. Эта игра "в себя" нравилась девушке, поначалу заставляя ее постоянно держать себя в рамках, но не в напряжении, ибо какое может быть напряжение от того, что ты заставляешь себя следовать какой-то определенной, придуманной линии поведения, если у тебя… на самом деле нет иной. А позже, даже эти рамки отпали, ибо штучно созданный образ Ева-придуманной превратился в Еву-настоящую.
Собственно, к чему все это. Мы начинали с того, что она не любит фильмы ужаса. Но она идет его смотреть. Потому что все ее друзья, которые, кстати, остались где-то далеко, за океаном, почти что в другом мире и, точно, в другой жизни, - уже посмотрели его. Она отвечает на 20 звонков в день, все – от разных людей, слушая их истории, не теряя из виду линий их жизни, весело отвечая на вопросы, так, будто между ними не сотни тысяч миль, а десять минут, и они договариваются о том, как будут проводить вечер. Ей кажется, что она уже знает все, что произошло с ними за этот день, во всех подробностях, кто кого бросил, и что было на завтрак. Она успела раздать сотню советов, предложить несколько вариантов ответов для задач с биохимии, рассказать  о новинках европейской моды и это ключевое… «А, что? Фредди? Нет, еще не смотрела, но…» Ее раздражало. Ее раздражало то, что она еще не в курсе, что она не может поделиться впечатлениями и, похоже, выпадает из темы. У нее не было невероятно красочной истории просмотра этого фильма, с приключениями – до и после сеанса, с кошмарами последующей ночью и «чисто субъективной» критикой сюжета, который … она вообще плохо помнит, ибо весь фильм дрожала от страха, уткнувшись в плечо какого-то… кареглазого итальянского мачо. А эта история была ей нужна. Ибо, первое – нужна априори, второе – врать плохо. Собственно, из столь непоследовательного изложенных причин может и сложно извлечь мотив действий Евы, но… в конце концов, главное, что весь этот кавардак, который творился в ее голове, она сама прекрасно понимала.
Итого, имеем, - одинокая юная леди, спускающаяся в затемненный зал кинотеатра. Синие лампочки с номерами рядов под ногами верно указывают путь, блестящие медные таблички на мягких сидениях… эхх, даже при желании, -  тут невозможно потеряться. А даже если вам и удалось это совершить… вот он – вечно улыбающийся итальянский служащий, готовый за руку провести вас к вашему месту, указанному в билете. Если таковой у вас, конечно, имеется, ибо иначе – он с той же ослепительной улыбкой проводит вас к выходу. Они удивительно обходительны, эти итальянцы.
Ева занимает свое место, рассеянно оглядываясь по сторонам, наблюдая по левую сторону от себя двух мальчишек, с виду лет четырнадцати /«Разве этот фильм рекомендован к просмотру детям?»/, которых, впрочем, почти полностью закрывают от посторонних глаз огромные ведра поп-корна. Кресло справа от нее пустует и Еве кажется, что в неплохо запланированную ею историю придется вносить некоторые коррективы… Свет медленно гаснет, а предполагаемый кареглазый итальянский мачо все еще не показывается в поле зрения. Ева подавляет разочарованный вздох и готовиться провести эти два часа в мрачном темном одиночестве. К черту, если они и боится чего в этой жизни, то именно этих двух вещей – темноты и одиночества. «Ладно, придется смириться… можно же таскать поп-корн у детворы и веселится от выражения ужаса на их милых личиках». И эта перспектива уже почти не кажется ей такой уж плохой… ровно до того момента, когда справа слышится легких шорох, сдавленные возмущение и, сразу же, просьбы замолчать откуда-то выше. Соседнее с ней место все же не будет пустовать и Ева краем глаза рассматривает прибившего… «Не брюнет. Хааах, а мне казалось, что все итальянские мачо - брюнеты». Что же, это всего лишь еще одно наблюдение, обрывок из восторженной истории об этой стране.
На экране, - угрожающе пустынный темный переулок. Какое-то придорожное кафе, дешевая забегаловка и единственный посетитель, допивающий свое уже остывшее кофе. Еве уже не нравится, она внутренне сжимается от этого зрелища, прекрасно понимая, что дальше будет… Бам.
«One, Two… Freddy’s coming for you!»
Она вздрагивает, неосознанно хватаясь за мирно лежащую на подлокотнике руку «парня», сидящего рядом с ней. Первый шок походит, хотя она все еще чувствует, как колотится сердце, которое явно не ожидало такой дозы адреналина в самом начале. Ева медленно убирает руку, смущенно улыбаясь «молодому человеку», перебирая в голове ставшие вдруг слишком похожими друг на друга, итальянские слова, пытаясь выделить из них что-то, по значению равное к «извините, я...».